Искушение страстью - Страница 33

– Итак, они уже уехали?

Ален нервно обернулся, застигнутый врасплох.

– Она мне очень нравится, – он вяло махнул рукой в сторону картины.

– В самом деле? Но я никак не могу закончить грозовое небо… – ответил его собеседник, стоя на ступеньках винтовой лестницы.

Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий и стройный, с длинными пепельными волосами, смягчавшими его ярко-голубые глаза.

– Ты успеешь к выставке? – застыв, спросил Ален.

– Да. А потом, когда картины вернутся из Парижа, можешь считать своей ту, которая понравилась.

– Я не знаю, куда ее деть.

Ответ, казалось, не удивил и не оскорбил Жана-Реми. Он только приветливо спросил:

– Налить тебе выпить?

– Как хочешь.

Жан-Реми пошел к бару в другом конце большой комнаты. Из новенького американского холодильника он достал и откупорил бутылку розового вина.

– Я все лето много работал, даже не замечал, как летят недели.

– Ты жил здесь?

– Если не считать двух недель в Италии, то да. Но свет в Тоскане не красивей нашего.

Он вернулся с двумя стаканами и протянул один Алену.

– Останешься на ночь? – нежно спросил он.

Вместо ответа Ален сделал несколько неторопливых глотков. Вино было ледяным, немного терпким, но очень ароматным – как он любил. Подняв голову, он встретился взглядом с Жаном-Реми, тот смотрел на него не отрываясь.

– Они… – начал Ален.

Он был не способен закончить, улыбнулся извиняющейся улыбкой и замолчал.

– Какие они? – не отставал Жан-Реми. – Надоедливые? Невыносимые? Скучные? Твоя семья вся такая?

– Особенно Шарль, но это неважно. У нас была семейная драма: моя сестра ждет ребенка. А мать все время пыталась отыграть последний акт трагедии!

На этот раз Ален рассмеялся и, допив вино, поставил бокал на круглый столик.

– Я буду очень любить этого ребенка. Я напросился в крестные, если она не приметила кого-то другого. Я очень люблю Мари, хочу, чтобы ты с ней познакомился когда-нибудь.

Рука Жана-Реми легла ему на плечо, и он замолчал. Сразу наступила тишина, она нарушилась, когда Ален сдался и сделал шаг к художнику.

– Я тебя пугаю? – почти шепнул Жан-Реми, прижимая его к себе.

Он знал противоречивую натуру Алена, его бунты и порывы, его неровный характер, который с таким трудом принял. Он также знал, что юноша не боится никого, кроме разве самого себя. Жан-Реми придержал его рукой, почувствовав, что он напряжен и готов убежать. Три года назад художник избегал этого семнадцатилетнего мальчишки, а тот делал все, чтобы попасться ему на глаза. А однажды застал его погруженным в созерцание картин; мальчик был немного смущен, что вошел без приглашения. Во время последующих встреч они ограничивались разговорами об искусстве; он навел справки об Алене, его семье и странной ситуации: мальчик жил один. Для людей вроде Морванов предоставить самому себе одного из наследников в огромном владении казалось немыслимым, но это было так: мальчик не только наслаждался невероятной свободой, но, кажется, даже управлял процветающим хозяйством. Какое-то время Жан-Реми надеялся, что сможет ограничить их общение просто дружбой, потому, что был осторожен, несмотря на сильное влечение. Но Ален был слишком упрям и слишком пылок, чтобы позволить держать себя на расстоянии. У него была огромная потребность в любви, нежности, и ему хотелось разговаривать, слушать, познавать. Таких странных мальчиков Жан-Реми еще не встречал, и он был первый, кто занял такое важное место в его жизни. Разлуки с Аленом превращались в пытку, хотя решение не встречаться во время приездов Морванов было неизбежно. Через несколько месяцев Ален уже достигнет совершеннолетия и все равно продолжит приходить к нему тайно, непредсказуемый и требовательный, иногда агрессивный, иногда робкий.

– Если хочешь, возвращайся в Валлонг, – охотно предложил Жан-Реми.

Он чувствовал, как юноша расслабился и покачал головой.

– Нет… Я долго ждал этого момента, я хочу остаться с тобой до рассвета. Я так решил.

За три года Жан-Реми и думать забыл о том, что их встречи неизбежно приведут к этому. Но некоторые моменты стоили риска, и ему уже не было страшно. Он охотно пожертвовал бы успехами, карьерой художника, социальным положением и даже свободой, лишь бы снова услышать эти слова, заставившие его вздрогнуть: «Я хочу остаться с тобой».

V

Париж, 1954

Шарль сидел за столом и подписывал бумаги, которые подавала склонившаяся над ним Мари. Она заметила несколько седых волосков у него на висках, но это ничуть не уменьшало его привлекательности, скорее, наоборот.

– Уже поздно, тебе пора идти, – надевая на ручку колпачок, сказал он.

Уже полтора года Мари работала с ним, и он всегда был с ней предупредителен. Стоило ему заметить ее усталость или беспокойство из-за детских болезней Сирила, и он тут же отпускал ее домой. Он защищал Мари и ее ребенка, сам того не сознавая, словно пытался оправдаться перед собой за то, что не смог уберечь Юдифь и Бет.

– Сегодня был удачный день, Шарль, – улыбнулась она.

Этим утром неожиданно для многих был оглашен оправдательный приговор его подзащитной в громком процессе. Еще одна блестящая победа Шарля; из Дворца правосудия он вышел в окружении толпы журналистов.

– Ловко ты вчера заморочил голову присяжным… Они совещались несколько часов!

– Заморочил голову? – переспросил он. – Мари, я никого не обманывал, я ни секунды не сомневаюсь, что она невиновна и не заслуживала смертного приговора. Не забывай, все сомнения в пользу осужденного. Мари только пожала плечами: скромность Шарля растрогала ее. Вчера он был так великолепен, что во время его речи в зале суда стояла тишина.